Фото: Саша Мадемуазель
Находки и открытия
Истории советских цирков, запечатленные на пожелтевших фотографиях, или патенты на забытые всеми машины, которые так никогда и не были построены, — отправными точками для работ художницы Таус Махачевой становятся самые, казалось бы, неочевидные вещи. Она погружается в архивы, достает оттуда обломки забытых историй и преображает их в своих работах так, что перед ними замираешь. Происходит это на Венецианской и Ливерпульской биеннале, и на триеннале в Иокогаме — кажется, ни один крупный фестиваль современного искусства не обходится без работ художницы из Дагестана. О том, как найти предметы и истории, которые скрыты от всех, мы и поговорили с Таус.
Что за колье на тебе? Очень красивое.
Это моя работа для бельгийского центра Frans Masereel Centrum. Они придумали программу Solitude про то, как получать опыт от искусства дома, а не из дома через экраны, и позвали разных художников. Например, Нора Турато сделала пазл. Патрик ван Кекенберг изготовил жвачку, на которой напечатано совмещенное изображение вируса и космоса. Я хотела сделать украшение и какой-то набор, маленький музей, который ты можешь иметь у себя. Получилось колье с семью кулонами, все они посвящены навыкам, которые могут нам пригодиться в будущем. Здесь есть кулон в виде двух идентичных самородков, найденных в разных частях планеты, что, в принципе, невозможно, — это про феномен, когда придумываешь одно и то же не сговариваясь. На другом кулоне отпечаток кристалла, который лежит в основе всех наших экранов.
Ты под каждый объект делала отдельный ресерч или потянула за одну ниточку, и она тебя привела ко всем этим вещам?
Мы делали ресерч под каждый объект. Но вообще все началось из-за статьи моей мамы «Украшения, их значения и функции. Определение класса явлений и методы анализа». Она искусствовед, много писала про декоративно-прикладное искусство, про современное искусство, про современное ювелирное искусство.
Тебе кто-то помогает с ресерчем?
Я делаю одновременно несколько проектов. Их невозможно делать самостоятельно. У меня в студии пять человек, и ресерч я часто отдаю на аутсорсинг. В этом проекте мне помогали Анжелика Барышникова, Кристина Чернявская и Андрей Ефиц. Андрей написал прекрасный текст, под которым стоит его имя.
Как ты поставила им задачу? Сказала: «Я хочу сделать серию украшений, которые были бы связаны с чем-то интересным»?
Примерно так. Я собираю какие-то референсы для начала, говорю: «Найдите что-нибудь про традиционные украшения, про украшения, которые делали современные художники». Еще мы изучали какие-то новые чувства типа зеркальной синестезии. Вообще я много просмотрела. Сначала коллеги мне прислали гугл-доки про разные украшения: защищающие от злых духов, свадебные, индийские, которые надеваются на разные чакры. Потом — просто исторические украшения, такие крошечные, где были волосы или нарисованный глаз любимого, и mourning rings — посмертные, траурные кольца. В общем, начиналось все супершироко, а потом мне что-то казалось интересным, и я говорила: «Давайте это посмотрим глубже». Потом мы обсуждали все с Аней и Сашей из ювелирного бренда Mineral Weather, с которыми мы все это делали. Они рисовали, искали формы, мы что-то придумывали. И в какой-то момент все сложилось.
Обложка Elle с Таус, игрушка в виде альтер эго художницы «Супер Таус» и другие детали, которые мы обнаружили в мастерской
Мне кажется, ты коллекционер странных, диковинных вещей. Для серии шелкографий с Shaltai Editions ты сделала эмбоссинг с изображениями советских патентов изобретений, которые так и не увидели свет. Камеры для подводного фотографирования, электромагнитное реле времени, которое должно адаптировать скорость времени в разных температурах, — все эти вещи лежат в океане забвения. Как ты их нашла?
Андрей нашел! Обнаружил сайт с невероятным количеством советских патентов, просто онлайн-библиотеку. Мы наткнулись на них, когда делали ресерч для «Количественной бесконечности задачи».
«Количественная бесконечность задачи» была недавно показана на триеннале в Иокогаме. В этой работе Таус размышляет о том, как общество определяет наши отношения с телом1
В какие неочевидные места ты попадала в процессе ресерча? Я прочитала, что ты была в деревне канатоходцев, ходила на курсы буккального массажа. Магическое для меня место — архив кино- и фотодокументов, куда ты приходишь, протягиваешь руку и достаешь какое-то сокровище.
Оно фантастическое, правда. Сейчас, если честно, я пытаюсь попасть в хранилище Музея игрушки им. Н. Д. Бартрама в Сергиевом Посаде. Не знаю, удастся мне это или нет.
Отправной точкой для создания перформанса «О пользе пирамид в культурном воспитании, укреплении национального сознания и формировании морально-этических ориентиров» стали кадры с советскими циркачами из архива кинофотодокументов2
Что ты хочешь там найти?
Не знаю. Его основатель Николай Бартрам делал такие игрушки в начале века, это просто фантастика! Я сейчас хочу сделать игрушку на выставку Hands в ADKDW в Кельне, которую курируют Ала Юниc и Мадхусри Дутта. Но вообще, ты назвала все эти места, но я не могу их специально вспомнить, потому что для меня они не неочевидные. Это и есть мир моих интересов.
На самом деле, главные открытия дарят не места, а люди, с которыми я встречаюсь. Когда говоришь с реставратором, то понимаешь, что процесс ухода за лицом похож на реставрацию картины. Когда беседуешь с канатоходцем, он тебе рассказывает, что для него важно участвовать в проекте, потому что его навык исчезает. Когда мы беседуем с геологом, он объясняет, при каких температурах, на каких глубинах формируются породы. Ты понимаешь, что в скульптуре гигантского кристалла, которую ты делаешь, ты совмещаешь 3-4 глубины, вплоть до коры, где какие-то метеоритные остатки. (Для совместного проекта Таус и Александра Кутового ASMR Spa была построена инсталляция в виде спа, где можно было пройти процедуры по уходу за лицом, лежа на скульптурах, напоминающих руины античных статуй. Уходовую косметику придумал Тигран Гелетцян из бренда 22|11. Вся линейка была скульптурная: очищающий крем с глиной, тоник с экстрактами металлов, крем с минеральным гранитом, а последним этапом был увлажняющий крем с экстрактами хлопка и льна — участнику предлагалось «впитать» составные части масляной картины. Проект Таус с канатоходцем, который переносит картины из одного хранилища в другое, пересекая пропасть, был показан на Венецианской биеннале. А кристаллы, о которых говорит художница, появятся рядом с кварталом «Береговой» в Москве. — Ред.)
Ты когда-то говорила, что хочешь сделать работу, посвященную дедушке — дагестанскому поэту Расулу Гамзатову.
Я до сих пор хочу ее сделать. Я уже столько о ней рассказывала, она не готова, и мне ужасно стыдно. Я хочу загримироваться в него, ходить по Махачкале в его образе, смотреть на его памятник. Такая фантазия о том, как мы живем, как мы будем жить после смерти и кто нас как помнит.
У тебя есть особенные ощущения от того, что ты идешь по улице и видишь памятник своего дедушки, или это все время было в твоей жизни, и ты привыкла?
Нет. Городские памятники у нас можно строить только после смерти. Есть даже какой-то регламент — лет 10–20, точно не помню. Когда он был жив, я не ходила мимо его гигантского памятника на проспекте его имени. После его смерти проспект Ленина переименовали в Гамзатова, потом назвали его именем библиотеку, потом появился он в бронзе.
Какие ощущения?
Не знаю. Я машу ему. Не то что машу, но я люблю назначать встречи рядом с ним, когда я в Махачкале. Проходишь, смотришь на него — теплее становится. Он был очень щедрый на любовь. Мне мама как-то рассказала историю, которая мне очень помогла и которую я пересказываю друзьям в трудные моменты. Понятно, что советское время было сложное, на него какие-то люди писали доносы. Моя мама у него как-то спросила: «Папа, ты же знаешь, что эти люди доносили на тебя, почему ты им вообще руку подавал?» Он сказал: «Ты знаешь Патя, я просто хотел писать». В этот момент я очень четко поняла, что, как только ты погружаешься в это «не подавать руку», в какой-то тяжелый мир сплетен, у тебя просто пропадает любая творческая энергия. Может быть, я что-то слышу, читаю, бывает, какие-то хейтерские комментарии, но я стараюсь максимально все это из своей жизни исключить, потому что это может парализовать.
Ты жила в Лондоне, в Махачкале, в Москве. Теперь еще много времени проводишь в Дубае. Как ты себя чувствуешь в каждом из этих городов? Чем отличается Таус в Москве от Таус в Махачкале и от Таус в Лондоне?
Мне кто-то сказал, что я становилась капризной в Дагестане. Я не знаю, правда это или нет, но я стала за этим следить.
Почему, как ты думаешь?
Возможно, там мне придавала уверенности семейная история. Я себе чуть больше позволяла. Может быть, это можно описать через тело. В Дагестане я просто иду через какие-то двери; в Москве я звоню, чтобы через какие-то двери пройти; в Лондоне, в Дубае я, может быть, позвоню, проверю онлайн и еще у кого-то спрошу. Но при этом какие-то двери в Дагестане передо мной закрывали так, как нигде в других местах.
Ты еще собираешь старые вывески и открытки из Махачкалы?
Вывески потихоньку собираю. Если вижу что-то в инстаграме или мне что-то присылают друзья, то прошу знакомых их забрать, мы оплачиваем это, они снимают и отвозят на склад. Открытки я уже не собираю. Эта коллекция — посмертный подарок музею MuHKA в Антверпене. Сейчас она у них хранится.
То есть, когда ты умрешь, открытки останутся у них?
Да. Я так решила. Мне хотелось владеть этой коллекцией, но не хотелось заниматься хранением. Так что я отдала ее в музей.
У тебя есть еще какие-то обязательства на после смерти?
Мы с Мариной Истоминой, моей великой хранительницей архива, очень серьезно занимаемся архивацией — это работа как раз на период после смерти. В пандемию мы начали с ней зумить раз в неделю и все упорядочивать. Сейчас мы проходимся по всем письмам в почте, чтобы найти забытые мной работы, выставки, обязательства. Сейчас мы на 2011 году.
Все это — фантазия о бессмертии искусства, и я в ней полностью растворяюсь. Мне действительно кажется, что эти вещи проживут дольше меня, и мне это приносит невероятное счастье и удовлетворение. Я как-то давала интервью Саше Рудык и рассказывала о том, что, когда я сняла «Канат» и садилась в самолет, мне чуть менее страшно было лететь, потому что у меня было ощущение, что я только что сделала что-то важное.
Архив Таус. Документация каждого проекта лежит в отдельной коробке
А если говорить о чужих работах. Что тебя поразило в последнее время?
Есть работа художницы Терезы Марголис Plancha. Я видела ее давно, но вспомнила недавно. Работа почти невидимая: это раскалённые металлические пластины, на которые падают капли воды, которой омывали никому не нужные тела после вскрытий в морге в Мехико. Они капают буквально по одной в минуту. Эти плиты были настолько раскаленные, что они моментально испарялись в дымку. Я не знаю, как перед такой работой не замереть.
Ты замерла, потому что тебя тронула сама история?
Я замерла от этого, но еще и от образа, который создал художник. Да, наверное, так правильно. Я замираю от образа и от той формы поэзии, которую придумал другой человек, чтобы описать эту боль. Нам всем очень тяжело смотреть эти новости. Это какой-то один из способов передачи эмпатии, боли и разговора о том, что происходит. И конечно, я замираю от того, что эта смерть становится частью меня, потому что, находясь там, я вдыхаю этот пар. Это же удивительное молекулярное путешествие. Эта история становится частью моей плоти тоже.
1 Произведение создано при поддержке Pinchuk Art Centre и Organizing Committee for Yokohama Triennale. Фото: Keita Otsuka, изображение предоставлено Organizing Committee for Yokohama Triennale.
2 Работа создана при поддержке патронской программы Международной ярмарки современного искусства Cosmoscow и Van Abbemuseum. Фото: Иван Ерофеев
В этом списке — великие, но утраченные, постройки: футбольный стадион, выкопанный жителями близлежащего района, карандашная фабрика, призванная окультурить крестьян, и первая работа будущей звезды архитектуры Константина Мельникова. Конструктивизму — сто лет. Главные сохранившиеся здания Рассказываем про важнейшие конструктивистские постройки, которые должны были помочь появиться новому человеку: баню в форме самолета, башню в виде корзинки для бумаг и типографию-горизонтальный небоскреб. Хлеба и зрелищ Рестораны и кафе, где гостям предлагается просто еда давно остались в прошлом — за ужином или обедом теперь надо как минимум изучать современное искусство или слушать концерт, а как максимум — чувствовать себя частью комьюнити. Выбрали три московских заведения, которые прививают такой подход к ресторанному делу и более чем успешно формируют вокруг себя сообщество единомышленников. На белом свете Поговорили с архитектором и урбанистом Ильдаром Ильдархановым (КБ «Стрелка») о том, почему в мегаполисах так светло, как это влияет на психологическое состояние горожан и почему Москву подсвечивают так, что видно из космоса.