Текст: Анзор Канкулов
Иллюстрации: Анна Акопова
НА МОСКОВСКИХ ИСПРАВЛЕННЫХ УЛИЦАХ
Журналист и почтенный модник Анзор Канкулов рассуждает, как за тридцать лет изменились его отношения с Москвой, ищет царя в высотке на Баррикадной и теряется в районе Солянки, пытаясь замкнуть Бульварное кольцо.
Как и все мы, я примерно тысячу раз въезжал в Москву по Ленинградке, Варшавке и Ярославке, но первое впечатление всегда дороже, и у меня это Ленинский проспект. Прямой, более-менее ровно застроенный, с советским модернизмом на въезде, сталинским ампиром в середине, Гагариным и домом-аркой в кульминации. Разве что высоток по дороге не видно. Мой любимый урбанистический анекдот, который любит рассказывать университетский приятель, юрист Сергей: однажды он встречал двух клиентов из южных республик, забрал из Внукова, повез сразу на встречу в гостиницу «Пекин». Проезжая Баррикадную, они заспорили, а потом один спросил, показывая на здание высотки на Баррикадной: «Сережа, а здесь какой царь жил?»
Как положено в анекдоте (в первоначальном понимании этого слова — историческая деталь, не включенная в большое историческое повествование), тут кроме собственно шутки можно увидеть и снепшот общественного бессознательного. Мы, конечно, смеемся, видя историю глазами москвича Сергея, но вопрос гостей столицы — это показатель, как Москва существует в головах людей, периодически ее навещающих: как город, в котором все огромно, непонятно, все эпохи смешаны и все возможно.
Лично я въехал в столицу в первый раз именно так: из Внукова в МГУ по Ленинскому, long time ago in a galaxy far away. Как только такси проехало знак «Москва», я понял, что меня абсолютно все тут устраивает и абсолютно все интересует. Вообще, эта первая стадия взаимоотношения с городом — назовем ее «уровень туриста» — наиболее прекрасная. Так мы ездим в Париж, Лондон или, не знаю, Баден-Баден. Когда ты турист, взаимоотношения с городом построены на любопытстве, ощущении открытых возможностей и желании держаться в центре: страшновато посещать районы, которые ты не видел в кино.
Этот подход полностью описывает первую часть моих взаимоотношений с Москвой. Мне казалось, что во всех этих огромных зданиях непременно происходит что-то интересное и столь же непременно я рано или поздно узнаю, что именно интересного там происходит. А пока меня не звали, я просто выбирал ветку метро, ехал до станции, название которой мне нравилось, и бродил вокруг нее. Смотрел фильм «Асса» в кинотеатре «Форум» и «Маленькую Веру» в кинотеатре «Новороссийск». Как Веничка Ерофеев регулярно оказывался у Курского вокзала и гулял по бульварам, пытаясь замкнуть круг (не вышло ни разу, все время терял след в районе Солянки). Москва в моей голове выглядела как набор транспортных очажков с картинками, окруженными белыми пустотами. Для обитателя начального уровня, как и для туриста, город вообще состоит в основном из общественных пространств и больших зданий — чем огромнее, тем интереснее. Мне даже казалось, что все те, что поменьше Библиотеки иностранной литературы, просто ждут своей очереди на, так сказать, утилизацию. Ощущение было, по сути, верным: слово «урбанизм» имело смысл, противоположный текущему, и предполагало, что все надо подчинить идее, то есть снести или перестроить. Впрочем, это длилось недолго. Москва перешла в стадию прогрессирующей мутации, а я — на следующий уровень: вживание.
Стадия вживания предполагает, что турист, решивший задержаться на зиму, будет ознакомлен не только с парадными сторонами жизни, и даже в основном не с ними. Я совершал вещи, которые город предлагает в качестве посвящения: мы с другом Михаилом Розановым ходили смотреть горящий Белый дом и ездили в клуб LSDance в Ясенево, откуда выбраться можно было только на первом поезде метро в 5:40. Я приезжал на Ленинградский вокзал, а поезд уходил с Курского; я засыпал на фиолетовой ветке и вместо Кузнецкого Моста неожиданно обнаруживал себя в Выхино; снимал квартиры в Северном Тушино и Северном же Чертанове. Переехал жить в центр, а не ближе к работе. Принимал участие в проведении вечеринок в разных исторических и не очень локациях; на вопрос, где находится Орликов переулок, уверенно махал рукой в прямо противоположную сторону, а потом, обнаружив ошибку, испытывал стыд от лица всех «озлобленных москвичей», коими нас считает Россия.
Город же параллельно стал быстро богатеть, заполняться машинами и иностранцами, приехавшими в поисках женской красоты и волатильного рубля, обрастать многополосными дорогами с адскими развязками, торговыми центрами и зданиями в стиле лас-вегасского постмодернизма, и вообще плодить хаос, попутно уничтожая все небольшое, тихое и общественное.
Признаться, я долго не мог без содрогания смотреть на некоторые архитектурные достижения эпохи. Но как-то, глядя на кусок Тверской, где друг друга подпирают особняк ар-деко, конструктивистский великан «Известий» и плоский бруталистский фасад 70-х, я совершил очевидное открытие.
а) Москва была такой всегда; б) в логике ее зданий, когда бы они ни были построены и в какие бы генеральные планы они ни были вписаны, общее одно — они тут не для красоты (как и мы, жители); они есть застывшая демонстрация воли (частной, государственной - не важно): хочу так!. Это застывшие памятники тому, что здесь все возможно. Это простое соображение позволило мне снова полюбить Москву, на этот раз в ее эклектично-хаотическом разрезе. И тогда я перешел на новый уровень. Назовем этот уровень «резидент» — для эффектности и потому, что на самом деле слово «москвич» последний раз употреблялось по отношению к обитателям нашей столицы примерно тогда, когда Ленинский, а не Ленинградский, был ее парадными воротами.
Как и многие горожане, я начал брать велосипеды напрокат и машины в шеринг, ходить в «Гараж» не на выставки, а на бранчи, заказывать матча латте, посещать маркеты, аукционы и даже свопы, читать книги Джейн Джейкобс, гулять по Покровке, обсуждать реновацию, плитку и памятники.
Как и многие горожане, я уже много раз был в Париже, Лондоне, Нью-Йорке и один раз даже в Турине. Как и многие резиденты всех этих городов (и Москвы тоже), я стал урбанистическим луддитом: я думаю, город можно сделать лучше, если просто давать ему жить своей жизнью, не пытаться подчинить сверхидее, не перекраивать и не перестраивать. И я всерьез считаю, что Москве очень пошло бы быть местом, состоящим не только из одинаковых сетевых кафе, торговых моллов и фуд-кортов (да простят меня другие резиденты).
Но когда я начинаю слишком увлекаться, тот парень, который когда-то ехал по Ленинскому к университету, говорит мне: «Стой, это же Москва. Здесь же всегда строили большие дома и по-прежнему только большие и строят. Здесь же чем ближе к Кремлю, тем чаще видишь, как чья-то воля выбрала стиль и застыла, втиснувшись между двух других домов: на пятьдесят лет младше слева, на пятьдесят старше справа. Москва если чем и прекрасна, так хаосом и эклектикой. И тем, что новый обитатель начального уровня по-прежнему может попасть в анекдот, спросив у таксиста: «Слушай, а тут какой царь жил?»
В этом списке — великие, но утраченные, постройки: футбольный стадион, выкопанный жителями близлежащего района, карандашная фабрика, призванная окультурить крестьян, и первая работа будущей звезды архитектуры Константина Мельникова. Конструктивизму — сто лет. Главные сохранившиеся здания Рассказываем про важнейшие конструктивистские постройки, которые должны были помочь появиться новому человеку: баню в форме самолета, башню в виде корзинки для бумаг и типографию-горизонтальный небоскреб. Хлеба и зрелищ Рестораны и кафе, где гостям предлагается просто еда давно остались в прошлом — за ужином или обедом теперь надо как минимум изучать современное искусство или слушать концерт, а как максимум — чувствовать себя частью комьюнити. Выбрали три московских заведения, которые прививают такой подход к ресторанному делу и более чем успешно формируют вокруг себя сообщество единомышленников. На белом свете Поговорили с архитектором и урбанистом Ильдаром Ильдархановым (КБ «Стрелка») о том, почему в мегаполисах так светло, как это влияет на психологическое состояние горожан и почему Москву подсвечивают так, что видно из космоса.