Откуда ты? / Истории Главстроя

Текст: Андрей Саков

Иллюстрации: Тим Яржомбек

Откуда ты?

Вечный скиталец Андрей Саков, который жил в ледяном Когалыме, бабушкиной Башкирии, Петербурге, Москве, а сейчас временно пристал к знойным берегам Португалии, пытается ответить на вопросы: где его дом и что такое «дом» вообще.

На вопрос «Откуда ты?» я отвечаю всегда в зависимости от времени, которое готов потратить на собеседника. Если человек приятный, готов рассказать про Когалым. Где это? Западная Сибирь. Там Сургут еще недалеко. Ну под Обской губой, это такой «сапог» на севере. Короче, там Собянин был первым мэром и певица Алсу школу оканчивала! Так, а помните группа «На-На» чуть на самолете не разбилась? Так это в Когалыме как раз и было. Нет, трудно все же объяснять про Когалым, а если еще заикнуться про то, что город с хантыйского переводится как «гиблое место для мужчин», будьте готовы, что разговор закончится в кабаке лекцией про месторождения «Лукойла».

В Когалыме было детство, а в 12 жилых квадратных метрах, где выживали мы с родителями, было 4 телевизора. Четверть года, каждое лето, я проводил в Башкирии, в доме у бабушки. Косые полы, стены, веселые соседи с баянами по вечерам. Парное молоко и ловля мальков в ручье. Огурцы с медом и картошка в мундире на ужин. Очень много меда и чая. Башкирская эстрада, кумыс, гадалка Нюра, которая не сразу понимала, мужчина или женщина перед ней, но за магарыч раскидывала карты на любовь и карьеру.

Потом я уехал учиться в Петербург и как-то остался там на 11 лет. Студенческое общежитие, потом комната в коммуналке, где в туалете на стене висели подписанные стульчаки и не было горячей воды. А потому что три семьи не могли всю жизнь договориться, по сколько каждый должен скидываться на водогрей. Семьи три, а комнат-то семь. Самый проблематичный сосед, Валера, исключительно на мате мог рассказать, что в «Дикси» распродажа сгущенки. Он работал в зале игровых автоматов и плакал от третьесортных мелодрам. Иногда, в моменты особенной тоски, он приглашал меня в свою комнату и рассказывал про органы опеки под «Белый альбом» The Beatles. Валера был соткан из противоречий, а «Белый альбом» я теперь слышать не могу. Он всегда играл где-то фоном, и особенно громко — вечерами, когда я, спрятавшись в своей комнате, ужинал жареными пельменями.

В коммуналках я жил часто и, чтобы сэкономить бумагу, лишь скажу, что все коммуналки несчастливы по-своему. Мой «золотой» год в Петербурге я провел совершенно один в расселенной квартире на Невском проспекте. Раскладушка, дубовый шкаф, репродукции портретов Люсьена Фрейда, приклеенные на скотч к стене, и метров 300, не меньше. Да еще и с выходом на крышу! Чтобы подняться на нее, нужно было пройти, стараясь не наступать на голубей, на чердак. Там часто ночевал интеллигентного вида бомж, у него был столик с клеёнкой, на которой паттерном пестрели фруктовые тарелки. Если что-то бывало на столе, то только чекушка. С друзьями мы забирались на эту крышу и устраивали вечерние пикники, как правило, с сэндвичами, которые продавали напротив салона красоты «Мужские руки». Путь в мою парадную лежал через них.

В Москве я в основном жил на работе. Часто буквально. Однажды я проснулся рано утром в офисе от того, что наша уборщица бережно укрывала меня пуховиком. «А вы что здесь? Завтра же шаббат!» Тогда я впервые понял, что пора что-то менять.

Я слышал, что кризис среднего возраста приходит внезапно и так же непредсказуемо паразитирует на жизни. В моем случае все прошло быстро и почти безболезненно. Я просто утрамбовал всю жизнь в два чемодана, свернул привезенный когда-то из Тбилиси ковер в трубочку, раздал остатки вещей знакомым: мантышницу — друзьям, а консьержке Софе Михайловне — полотенца и фикус. Так я уехал жить в Лиссабон.

Почему туда? Да кто бы знал. В детстве зимой, когда за окном было -50, а батареи в квартире топили до +30, мы с родителями смотрели вечерами сериал «Клон». С того времени португальский стал для меня языком домашнего тепла и уюта. Чего-то убаюкивающего и пахнущего куриными отбивными. Даже сейчас, когда я прохожу район Мурария, где часто шлют друг другу проклятья трансгендерные проститутки и наркодилеры, мне их беседы отзываются песней в душе. Ну а еще, раз уж захотел начать новую жизнь, и где-то в Европе (все же Азия не моя стихия, из азиатского во мне лишь любовь к мантам и разрез глаз), места лучшего не придумаешь.

В той квартире я был убийцей веселья. Хрустя суставами, я мрачно появлялся на кухне под утро и молча обесточивал колонку с очередным хитом мексиканского инди-исполнителя. Я был очень неприятным человеком

В 30 я снова стал студентом, но пить в промышленных масштабах, как пили мои соседи по студенческой квартире, уже не мог. В этом, пожалуй, была главная причина, почему через несколько месяцев я съехал из 10-комнатного лабиринта, в котором пропадала любая надежда на сон и иногда — деньги. В воздухе было сперто либидо, на потолке после еженочного шабаша хорватских студентов часто висели спагетти. Буквально. Одной ночью я веником сгонял со своего балкона любящихся детей, сдавших свой первый в жизни экзамен. В той квартире я был таким убийцей веселья, Гринчем — похитителем студенческого духа, хотя называли меня «сеньор Андре». Хрустя суставами, я мрачно показывал себя на кухне под утро и молча обесточивал колонку с очередным хитом мексиканского инди-исполнителя. Я был очень неприятным человеком.

В группе по аренде жилья мне предложила въехать в ее квартиру итальянка, одна из тех, по которым не сразу поймешь возраст. И пол. Она была добрейшей души ЛГБТ+ активисткой, которая недавно сама переехала в Лиссабон, купила трехкомнатную квартирку (которая по метражу была бы идеальной однушкой) и искала соседа в одну из комнаток-гробиков. Я купился. Мы прожили вместе больше года и разъехались исключительно по эстетическим причинам. Нет-нет, даже не подумайте! В моем мире толерантность приравнена к здоровому равнодушию, а, поверьте, в этом мне равных нет. Просто в какой-то момент квартира наша стала музеем радужного флага. В коридоре, на кухне, в зале, ванной комнате стали появляться разноцветные тряпочки, ложки, салатницы. Картины, маски, половики. Ковер, мягкие игрушки, торшер. Стеллаж подвело то, что на нем оказалось ровно семь полок, которые были перекрашены в радужный спектр. Я понимал, что дома я себя чувствую, как на первом фестивале «Вудсток», и мне явно что-то добавил в коктейль вон тот парень в венке из ромашек и на единороге. Это стал не дом, а лужа, в которую пролили бензин, а когда на моем балконе появился двухметровый радужный флаг, я понял, что, мечтая об играющей новыми красками жизни в Лиссабоне, я, видимо, плохо сформулировал запрос. Вы когда-нибудь ужинали радужными спагетти? Я — да.

Потом была студия в подвале, но со своей террасой. На ней жил геккон Геннадий, а я стал тем сумасшедшим, который не мог выйти за молоком и сыром, не вернувшись домой с новым горшком цветов. Это был для меня конструкт уюта, которого не хватало. За двухметровым хризалидокарпусом желтоватым, кстати, можно было спрятать плесень, а вот вывести ее уже было нельзя. Когда я переезжал уже в ту квартиру, откуда пишу прямо сейчас (в «скворечник» в районе Байрру-Алту), любовь к цветам отозвалась у меня нытьем позвоночника. Тридцать горшков на последний этаж без лифта себя сами не подняли.

Если вы не были в Лиссабоне, но знаете про улицу Думскую в Петербурге, так вот: Байрру-Алту — это размазанные по целому (почти) пешеходному району 280 баров, где переулки вечером забиваются искателями еды, вина и приключений. Даже сейчас, в перекроенный ковидом сезон, наша улочка гудит каждый вечер. С высоты своей крыши, на которой я выращиваю помидоры и почему-то крапиву, я за этим всем наблюдаю, и недавно так я узнал соседа из дома напротив. Это одинокий португалец лет сорока, живущий на первом этаже в небольшой квартире. Окна его настолько низки и всегда открыты, что каждый, проходящий мимо, становится его гостем. Квартира завешана шарфами футбольных клубов, по старому телевизору всегда идет футбол. Когда игры нет, сосед мой слушает виниловые пластинки, занимает всем телом оконную раму и здоровается с каждым проходящим. Я никогда не видел его с кем-то. Недавно, как только правительство вновь разрешило работу общепитов и наша улица заполнилась столиками и ресторанными зазывалами, мой сосед вынес и свой стол. Он сервировал его, поставил граненый графин с красным вином, через удлинитель вытащил на улицу лампу и стал ужинать. Один, но в окружении толпы. Из окон его тихо играла пластинка, которую заглушали гул и бразильская попса из коктейль-бара напротив. И тогда, наблюдая за ним со своей крыши, я понял, что дом — там, где ты можешь поставить и накрыть стол. Пусть это будет переулок Лиссабона, студенческая общага с чипсами и колой, комната в коммуналке с доносящимися из коридора Back in the U.S.S.R. и шарканьем соседки-блокадницы или крохотная кухня в Когалыме, где мама накладывает под титры «Клона» только что приготовленные куриные отбивные с соусом «Огонёк». Мой дом — там, где я сегодня буду готовить свой ужин.

ПОДЕЛИТЬСЯ:
Другие истории
Конструктивизму — сто лет. Главные утраченные здания Продолжаем учет главных зданий эпохи конструктивизма.
В этом списке — великие, но утраченные, постройки: футбольный стадион, выкопанный жителями близлежащего района, карандашная фабрика, призванная окультурить крестьян, и первая работа будущей звезды архитектуры Константина Мельникова.
Конструктивизму — сто лет. Главные сохранившиеся здания Рассказываем про важнейшие конструктивистские постройки, которые должны были помочь появиться новому человеку: баню в форме самолета, башню в виде корзинки для бумаг и типографию-горизонтальный небоскреб. Хлеба и зрелищ Рестораны и кафе, где гостям предлагается просто еда давно остались в прошлом — за ужином или обедом теперь надо как минимум изучать современное искусство или слушать концерт, а как максимум — чувствовать себя частью комьюнити. Выбрали три московских заведения, которые прививают такой подход к ресторанному делу и более чем успешно формируют вокруг себя сообщество единомышленников. На белом свете Поговорили с архитектором и урбанистом Ильдаром Ильдархановым (КБ «Стрелка») о том, почему в мегаполисах так светло, как это влияет на психологическое состояние горожан и почему Москву подсвечивают так, что видно из космоса.